Неточные совпадения
— И ты прав, ей-богу прав! — сказал самозванец. — Ты видел, что мои ребята смотрели на тебя косо; а старик и сегодня настаивал на том, что ты шпион и что надобно тебя пытать и повесить; но я не
согласился, — прибавил он, понизив голос, чтоб Савельич и татарин не могли его услышать, — помня твой стакан вина и заячий тулуп. Ты видишь, что я не такой еще кровопийца, как говорит обо мне ваша братья.
— Верно! —
согласился Фроленков. — Много виновата Москва пред нами, пред Россией… ей-богу, право!
— Конечно, смешно, —
согласился постоялец, — но, ей-богу, под смешным словом мысли у меня серьезные. Как я прошел и прохожу широкий слой жизни, так я вполне вижу, что людей, не умеющих управлять жизнью, никому не жаль и все понимают, что хотя он и министр, но — бесполезность! И только любопытство, все равно как будто убит неизвестный, взглянут на труп, поболтают малость о причине уничтожения и отправляются кому куда нужно: на службу, в трактиры, а кто — по чужим квартирам, по воровским делам.
Она редко и не очень охотно
соглашалась на это и уже не рассказывала Климу о
боге, кошках, о подругах, а задумчиво слушала его рассказы о гимназии, суждения об учителях и мальчиках, о прочитанных им книгах. Когда Клим объявил ей новость, что он не верит в
бога, она сказала небрежно...
— Не люблю, не люблю, когда ты так дерзко говоришь! — гневно возразила бабушка. — Ты во что сам вышел, сударь: ни
Богу свеча, ни черту кочерга! А Нил Андреич все-таки почтенный человек, что ни говори: узнает, что ты так небрежно имением распоряжаешься — осудит! И меня осудит, если я
соглашусь взять: ты сирота…
Тут я развил перед ним полную картину полезной деятельности ученого, медика или вообще друга человечества в мире и привел его в сущий восторг, потому что и сам говорил горячо; он поминутно поддакивал мне: «Так, милый, так, благослови тебя
Бог, по истине мыслишь»; но когда я кончил, он все-таки не совсем
согласился: «Так-то оно так, — вздохнул он глубоко, — да много ли таких, что выдержат и не развлекутся?
Я не
Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу
согласиться принять.
Старик, поклонявшийся деньгам, как
Богу, тотчас же приготовил три тысячи рублей лишь за то только, чтоб она посетила его обитель, но вскоре доведен был и до того, что за счастье почел бы положить к ногам ее свое имя и все свое состояние, лишь бы
согласилась стать законною супругой его.
Они будут дивиться на нас и будут считать нас за
богов за то, что мы, став во главе их,
согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет под конец быть свободными!
Но
согласитесь и в том, что ведь вы можете самого
Бога сбить с толку такими вопросами: где ступил, как ступил, когда ступил и во что ступил?
Потом сказал Александр Владимирыч, что помещику грешно не заботиться о благосостоянии крестьян, что крестьяне от
Бога поручены, что, наконец, если здраво рассудить, их выгоды и наши выгоды — все едино: им хорошо — нам хорошо, им худо — нам худо… и что, следовательно, грешно и нерассудительно не
соглашаться из пустяков…
— Это по — твоему принято? быть может, по — твоему также принято: сыновьям хороших фамилий жениться
бог знает на ком, а матерям
соглашаться на это?
Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы
согласились сделать мое счастие, если бы… молчите, ради
бога, молчите.
Все
соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава
богу, отцы и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
Она с ужасом говорит: «Что будет, если тятенька не
согласится?» — а он вместо ответа: «Как
бог даст!..» Ясно что они не в состоянии исполнить своих намерений, если встретят хоть малейшее препятствие.
— Я хочу, я хочу бежать из дому! — вскричала она, и опять глаза ее засверкали. — Если вы не
согласитесь, так я выйду замуж за Гаврилу Ардалионовича. Я не хочу, чтобы меня дома мерзкою женщиной почитали и обвиняли
бог знает в чем.
— Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я, слава
богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни за что на свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, —
согласитесь?
— Прямо убьет, —
соглашался Мыльников. — Зятя
Бог послал… Ох, Марьюшка, только и жисть наша горемычная.
— Доброе дело, —
согласился о. Сергей. — Дай
бог счастливо устроиться на новом месте.
Бога ради не принуждайте себя; прекратить этой работы вы, верно, не
согласитесь — братец ваш и не смеет этого просить, но убеждает вас не торопиться для него со вредом для ваших глаз, которых сохранение ему дороже своих собственных.
Он сам Христом
богом упрашивал мужа, чтобы тот взял его с собою, — и когда Евгений Петрович
согласился, то надобно было видеть восторг этого господина; об неприятеле он не может говорить без пены у рта и говорит, что вся Россия должна вооружиться, чтобы не дать нанести себе позора, который задумала ей сделать Франция за двенадцатый год.
— Дай
бог так, Наташа. К тому же вот мое мнение, и окончательное: я все перебрал и вывел, что хоть князь, может быть, и иезуитничает, но
соглашается он на ваш брак вправду и серьезно.
Чистота, полная преданность воле
Бога и горячность этой девушки поразили старца. Он давно уже хотел отречься от мира, но монастырь требовал от него его деятельности. Эта деятельность давала средства монастырю. И он
соглашался, хотя смутно чувствовал всю неправду своего положения. Его делали святым, чудотворцем, а он был слабый, увлеченный успехом человек. И открывшаяся ему душа этой девушки открыла ему и его душу. И он увидал, как он был далек от того, чем хотел быть и к чему влекло его его сердце.
— Ах, chere madame! [дорогая мадам! (франц.)] — объяснила она, — что же в этой теме дурного — решительно не понимаю! Ну, прыгал ваш ангелочек по лестнице… ну, оступился… попортил ножку… разумеется, не сломал — о, сохрани
бог! — а только попортил… После этого должен был несколько дней пролежать в постели, манкировать уроки…
согласитесь, разве все это не может случиться?
Как это ни странно с первого взгляда, но приходится
согласиться, что устами Удава говорит сама истина. Да, хорошо в те времена жилось. Ежели тебе тошно или Сквозник-Дмухановский одолел — беги к Ивану Иванычу. Иван Иваныч не помог (не сумел"застоять") — недалеко и в кабак сходить. Там уж с утра ябедник Ризположенский с пером за ухом ждет. Настрочил, запечатал, послал… Не успел оглянуться — вдруг, динь-динь, колокольчик звенит. Кто приехал? Иван Александров Хлестаков приехал! Ну, слава
богу!
— Marie… знаешь… ты, может быть, очень устала, ради
бога, не сердись… Если бы ты
согласилась, например, хоть чаю, а? Чай очень подкрепляет, а? Если бы ты
согласилась!..
Gnadige Frau сомнительно покачала головой: она очень хорошо знала, что если бы Сверстов и нашел там практику, так и то, любя больше лечить или бедных, или в дружественных ему домах, немного бы приобрел; но, с другой стороны, для нее было несомненно, что Егор Егорыч
согласится взять в больничные врачи ее мужа не иначе, как с жалованьем, а потому gnadige Frau, деликатная и честная до щепетильности, сочла для себя нравственным долгом посоветовать Сверстову прибавить в письме своем, что буде Егор Егорыч хоть сколько-нибудь найдет неудобным учреждать должность врача при своей больнице, то,
бога ради, и не делал бы того.
— Вероятно!.. —
согласилась Катрин. — Но вы сядьте, Василий Иваныч, а то, ей-богу, мне неловко говорить с вами: вы всегда как будто бы слушаете мои приказания, тогда как я желаю советоваться с вами!
— Это верно — не успеют, —
согласился он и, помолчав, осторожно сказал: — Я, конешно, вижу, да совестно подгонять их — ведь всё свои, из одной деревни со мной. Опять же и то возьми: наказано
богом — в поту лица ешь хлеб, так что — для всех наказано, для тебя, для меня. А мы с тобой мене их трудимся, ну — неловко будто подгонять-то их…
— Вот Наталья Афанасьевна, дай ей
бог всего хорошего, моего Ванюшку
согласилась у себя поместить. Он будет тут жить, как у Христа за пазухой, и мое сердце будет спокойно, что не избалуется.
— В пять лет сроку переверну весь город-с!
Соглашайтесь, и — помолимся
богу!
— Андрей Петрович, — заговорил он, — ты можешь думать обо мне, что тебе угодно. Я даже готов
согласиться, что у меня теперь истерика, но я, ей-богу, влюблен в Елену, и Елена тебя любит. Впрочем, я обещал проводить тебя до дому и сдержу свое обещание.
Арина Васильевна с своей стороны совершенно одобрила такое намерение, но выразила сомнение, «чтобы Степан Михайлович на это
согласился, и что,
бог знает почему, Михаил Максимович, хотя всем взял, но ему больно не понравился».
Еще прежде известия о свадьбе отправила Арина Васильевна письмо к своему супругу, в котором уведомляла, что по таким-то важным причинам отвезла она внучку к умирающей бабушке, что она жила там целую неделю и что хотя
бог дал старухе Бактеевой полегче, но Парашеньку назад не отпустили, а оставили до выздоровления бабушки; что делать ей было нечего, насильно взять нельзя, и она поневоле
согласилась и поспешила уехать к детям, которые жили одни-одинёхоньки, и что теперь опасается она гнева Степана Михайловича.
Он убедительно доказал, что весь гнев Степана Михайловича упадет на родную бабушку Бактееву, которая тоже по своей опасной болезни, хотя ей теперь, благодаря
бога, лучше, имела достаточную причину не испрашивать согласия Степана Михайловича, зная, что он не скоро бы дал его, хотя конечно бы со временем
согласился; что мешкать ей было нельзя, потому что она, как говорится, на ладан дышала и тяжело было бы ей умирать, не пристроив своей родной внучки, круглой сироты, потому что не только двоюродный, но и родной брат не может заменить родной бабушки.
«Извольте, говорю, Василий Иванович, если дело идет о решительности, я берусь за это дело, и школы вам будут, но только уж смотрите, Василий Иванович!» — «Что, спрашивает, такое?» — «А чтобы мои руки были развязаны, чтоб я был свободен, чтобы мне никто не препятствовал действовать самостоятельно!» Им было круто, он и
согласился, говорит: «Господи! да
Бог тебе в помощь, Ильюша, что хочешь с ними делай, только действуй!» Я человек аккуратный, вперед обо всем условился: «смотрите же, говорю, чур-чура: я ведь разойдусь, могу и против земства ударить, так вы и там меня не предайте».
— Не читал, — говорит, — да и не желаю. Господин Вундт очень односторонний мыслитель. Я читал «Тело и душа» Ульрици. Это гораздо лучше. Признавать душу у всех тварей это еще не
бог весть какое свободомыслие, да и вовсе не ново. Преосвященный Иннокентий ведь тоже не отвергал души животных. Я слышал, что он об этом даже писал бывшему киевскому ректору Максимовичу, но что нам еще пока до душ животных, когда мы своей души не понимаем?
Согласитесь — это важнее.
Согласитесь, что это
бог знает что за странный вывод, и с моей стороны весьма простительно было сказать, что я его даже не понимаю и думаю, что и сам-то он себя не понимает и говорит это единственно по поводу рюмки желудочной водки, стакана английского пива да бутылки французского шампанского. Но представьте же себе, что ведь нет-с: он еще пошел со мной спорить и отстаивать свое обидное сравнение всего нашего общества с деревенскою попадьею, и на каком же основании-с? Это даже любопытно.
— Так, так… Конечно, бывают случаи, Татьяна Власьевна, — мягко
соглашался о. Крискент, расправляя свою бородку веером. — Человек предполагает —
Бог располагает. Это уж не от нас, а свыше. Мы с своей стороны должны претерпевать и претерпевать… Как сказал апостол: «Претерпевый до конца, той спасен будет…» Именно!
После некоторых препирательств Маркушка
согласился на простую клятву и жадными глазами смотрел на Гордея Евстратыча, который, подняв кверху два пальца, «обещевался» перед
Богом отмаливать все грехи раба Божия Марка вплоть до своей кончины и далее, если у него останутся в живых дети.
— Окончательно пропадаю, — спокойно
согласился сапожник. — Многие обо мне, когда помру, пожалеть должны! — уверенно продолжал он. — Потому — весёлый я человек, люблю людей смешить! Все они: ах да ох, грех да
бог, — а я им песенки пою да посмеиваюсь. И на грош согреши — помрёшь, и на тысячи — издохнешь, а черти всех одинаково мучить будут… Надо и весёлому человеку жить на земле…
— Что и говорить! — кивнув головой,
согласился старик, а потом вполголоса добавил, подмигивая: — Известно —
бог шельму метит… Господи, прости! Грешно говорить, а и молчать трудно… да!
Можно положительно сказать, что если б и в монастырях тоже не оказывалось каких-нибудь угнетенных людей, за которых Доримедонт Васильич считал своею непременною обязанностью вступаться и через это со всеми ссорился, то его ни одна обитель не
согласилась бы уступить другой, но так как заступничества и неизбежно сопряженные с ними ссоры были его неразлучными сопутниками, то он частенько переменял места и наконец, заехав
бог весть как далеко, попал в обитель, имевшую большой архив древних рукописей, которые ему и поручили разобрать и привесть в порядок.
— Может, и не слышал… — равнодушно
согласился Силантий, движением лопаток почесывая спину. — Уж как
бог…
Я
согласилась принадлежать вам и, клянусь
богом, не изменила бы моему обещанию, если бы он встретился со мною во всем прежнем своем блеске, благолучный, одаренный всем, чему завидуют в свете.
Я, в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: «Как тебе, говорю, не грех роптать на
бога: ты у всех в почете… ты богат, и если с тобой бывали неприятные случаи в жизни, то они постигают всех и каждого!» — «И каждый, — говорит он, — принимает эти случаи различно: на одних они нисколько не действуют, а у других почеркивают сразу всю их жизнь!»
Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.
Дай мне
бог не пережить своего царя и благодетеля, более ничего не желаю; но если б и имел в виду жениться, то
согласятся ли молодая девушка и ее родственники? моя наружность….
— Вот уж этого я не говорил, Иван Иванович! Ей-богу, не говорил! Извольте рассудить по чистой совести сами: вам, без всякого сомнения известно, что, согласно с видами начальства, запрещено в городе, тем же паче в главных градских улицах, прогуливаться нечистым животным.
Согласитесь сами, что это дело запрещенное.
—
Согласитесь сами, Яков Петрович… пожалуйста, Яков Петрович… ради
бога, Яков Петрович… так и так — объясниться… на смелую ногу… Секундочку, Яков Петрович!..
Гость вполне
соглашался и говорил, что, разумеется, никто таков, как
бог.